С 10 по 13 октября на Новой сцене Большого театра России прошли премьерные спектакли последней оперы великого русского композитора. Совместная постановка с оперным театром итальянского города Кальяри, где премьера состоялась 24 апреля 2008 года. Пишут, что с успехам. Может и так – русская экзотика, косы до пояса, пьяный герой, медведи, купола, иконы – полная обойма стиля «ля рюс».
Но Москва – не Италия, а Большой – не провинциальный театр, пусть даже и в Италии. Здесь подобные штампы, как говорится, «не катят».
Первое, мягко сказать, удивление испытываешь уже в первом акте, когда на сцене появляются княжеские охотники с… ухватами! Когда прошел первый шок и замечаешь, что на одном из ухватов висит медвежья шкура, понимаешь, что так, вероятно, художники представляют себе рогатину – охотничье оружие на Руси, с которым ходили на медведя. Но она-то на ухват, господа-постановщики, несколько не похожа, вернее – не похожа вовсе!
Такого в постановке очень много – перечислять все желания нет. Но некоторые перлы…все же упомянуть стоит.
Так часть массовки и некоторые второстепенные персонажи обуты в голубые туфельки, навевающие ассоциации с бахилами, которые выдают посетителям при посещении больниц и иных музеев. Женская массовка почему-то наряжена в типичные для католической или протестантской Европы белые фартуки, а на некоторых костюмах красуются огромные кресты – но уже православного вида. Ну и татары – они орудуют бутафорскими и комически преувеличенно кривыми саблями.
Теперь о режиссуре. Как бы нас не уверяли в буклете, что г-ин Някрошюс чувствует музыку, в течение всего спектакля нарастало ощущение, что режиссер ее просто не понимает. Известный, как талантливый драматический режиссер, в опере он демонстрирует полную беспомощность, которую камуфлирует обилием загадок, что предлагает разгадывать в течение всего спектакля зрителям.
«Сказание…» уже в самом названии некоторая эпичность, а музыка в еще большей степени сакральна и медитативна. Статична по своей природе. Но Някрошюс корректирует самого автора, замещая концептуальную статуарность бессмысленной суетой почти всех персонажей.
Похоже, что режиссер просто не знает, чем занять некоторых солистов и массовку на сцене. Суетится пьяница Гришка Кутерьма, а в сцене молитвы Февронии и Гришки Земле весь возвышенный ее строй разрушается непрерывными хлопками ладонями по сцене, вызывающими ассоциацию с карточной игрой, когда в азарте шлепают засаленными картами по столу.
Совершенно неоправданно появление на сцене в 1-й картине IV действия райских птиц Сирина и Алконоста. Они должны по либретто быть невидимы, т.к. предвещают смерть. А вместо этого мы наблюдаем появление на сцене двух уродливых, неуклюжих, пингвиноподобных птиц с кроваво-красными клювами - похожих на тех самых рекламных персонажей, бесформенные фигуры которых на улицах рекламируют, например, мобильные телефоны.
Немало претензий и к музыкальной стороне новой постановки. Безусловно, оркестр театра звучал лучше, чем в прошлом сезоне, но «мастеровитым» его все равно назвать нельзя. Ни разу при начале очередного акта музыканты не вступали вместе. Да и других накладок в течение спектакля было немало, что для оркестра такого ранга просто недопустимо.
Еще больше претензий к дирижеру Александру Ведерникову. Вся оркестровая часть оперы "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" показалась тусклой, вялой, невыразительной и весьма однообразной, что для четырехчасового действа просто невыносимо.
Совершенно потерялось и начало оперы – величественно-молитвенное оркестровое вступление, исполняемое иногда в концертах под названием "Похвала пустыне", которое продолжает своим пением Феврония. Так нет же - сосредоточиться на музыке почти невозможно – Феврония бессмысленно мечется по сцене. Суетливое движение, как самоцель, чтобы только чем-то занять героиню. Внимать спокойно музыке леса она оказывается неспособна. Не способен перекрыть внешнюю суету и заставить слушать оркестр и г-ин Ведерников.
Так одно из самых интересных и концептуальных мест "Китежа" просто остается незамеченным.
Не лучше исполнен и второй симфонический фрагмент оперы – "Сеча при Керженце". Это вообще оркестровый хит, исполняемый даже на «бис» в концертах. Тут уже нельзя свалить вину на режиссера – «Сеча» звучит на фоне темного одноцветного занавеса без какого-либо действия, и при этом звучит совершенно невыразительно и бледно. Нет ни развития, ни кульминации. Похоже, что это не кровавая битва, а загородная конная прогулка в обществе друзей.
При этом в постановке заняты неплохие солисты. Но общая черта вокального состава – несоответствие большинства партий их голосам. Феврония - популярная ныне Татьяна Моногарова - обладает слишком легким сопрано, чтобы полноценно исполнить заглавную партию, тем более столь огромной величины. И вот ей и приходится форсировать голос, что, кстати, может весьма непредсказуемо сказаться для ее долгожительства на сцене.
Неплох был тенор Василий Таращенко в партии Гришки Кутерьмы. Голос звучал хорошо, но вот в чисто актерском плане ему не хватало ернического куража. Исполнитель роли князя Юрий бас Михаил Казаков вел свою вокальную партию весьма профессионально, но драматургически над ним, увы, довлеет сыгранный артистом образ Бориса Годунова. Не очень хватает низов и татарским богатырям в исполнении Андрея Архипова и Вячеслава Почапского. И уж совсем не справилась со своей партией отрока меццо-сопрано Светлана Белоконь - не говоря уже о нелепом парике, в который ее нарядили.
Наконец, об одном родовом дефекте, что сегодня присущ практически почти всем солистам Большого театра. Это - отсутствие дикции. Разобрать текст было невероятно трудно, а порой и невозможно. В этом, безусловно, есть и вина дирижера, который отвечает за общий звуковой баланс.
Можно ругать и "ватную" акустику Новой сцены, но это значит только, что все эти факторы необходимо учитывать музыкальному руководителю постановки. А этого-то и не происходит. Впору предложить, чтобы на дисплеях, расположенных по обе стороны сцены, выводился русский текст.
И все же неплохо показал себя в этой постановке хор (хормейстер - Валерий Борисов), особенно в финальной картине, где его состав достигает особенно большого размера.
Боюсь, что этой постановке "Китежа" долгая жизнь на сцене Большого театра не грозит. Зрители голосовали ногами – к окончанию спектакля добрая их треть зал покинула вовсе. Среди "дезертиров", конечно же, некоторую часть составляли иностранцы, для которых посещение Большого – часть туристической программы, но в больших количествах уходили и москвичи. И мне трудно их в этом обвинять. И сам бы, может быть, ушел, но профессиональная этика не позволяет…
И, наконец. Лишний раз убеждаешься, что оперная режиссура вещь весьма специфическая, и далеко не всякий даже и хороший драматический или кинорежиссер может с ней справиться. В последние годы многие инструменталисты ринулись в дирижеры, а режиссеры – ставить оперы. Как говориться: "Кто палку взял – тот и капрал!"
Но пусть уж лучше каждый занимается тем ремеслом, которым он действительно хорошо владеет. Не важно – сапоги тачает, пироги печет или оперы ставит. В каждой профессии есть вызывающие уважение мастера. А ухватом надо щи из печи таскать, а не на медведя охотиться.
Владимир Ойвин
Читать эту статью на английском: With grabbed the bear
